Своя чужая война

Чеченские бойцы в Донбассе — один из феноменов конфликта на Украине: они точно есть, — о вежливых (кстати, не всегда) людях с кавказским акцентом на стороне «пророссийских ополченцев» СМИ сообщили еще в середине марта, когда Россия объявила о присоединении Крыма. Но предметного разговора о них все избегают, словно сговорившись. «Профиль» разобрался, что, как и зачем делают кавказцы на украинской войне.

На нет суда нет

Наша встреча с чеченцами, участвовавшими в войне на Украине, сначала несколько раз откладывается, а затем назначается по всем законам детективного жанра: на административной границе Ингушетии и Северной Осетии, в кафе, где некому «греть уши».

В самолете, на котором мы летим из Москвы, в двух рядах от нас сидит молодой человек, напоминающий православного священника, который с жаром рассказывает соседям по салону о своих впечатлениях от недавней поездки в Луганск и Донецк: «Никаких российских военных там нет, стоят одни чеченцы и ингуши».

«Раз говорят, что нет российских военных, значит, нет», — хитро улыбаясь, говорит чеченец Муса.

Это, похоже, и есть главная загвоздка: северокавказцы на стороне Новороссии есть, большинство из них военнослужащие, а российских военнослужащих на Украине официально нет, что бы ни происходило на самом деле.

Стрелки вместо каменщиков

Мусе основательно за сорок. Он не просто хорошо помнит обе чеченские войны — на них пришелся пик его молодости и активности. Гражданская одежда сидит на нем неловко, словно он одолжил джинсы и свитер у приятеля. Только «белый» стаж службы с оружием в руках у Мусы больше десяти лет: вскоре после начала второй кампании он устроился на работу в чеченскую милицию. В 2000-м году она фактически была чеченским ополчением, принимавшим участие в боях с сепаратистами и религиозными радикалами наравне с федералами, а иногда и вместо них.

После милиции Муса оказался в одной из структур, созданных в Чечне российским Министерством обороны. В 2008-м, после участия в пятидневной войне с Грузией, он ушел в отставку. Но отставка оказалась не окончательной: она, как можно судить по словам самого Мусы, эпизодически прерывалась, так что полностью обратиться к мирному сельскому труду в родном селе ему удалось только сейчас, после возвращения с Украины.

Будет ли отставка окончательной теперь, пока неясно: с одной стороны, Муса ищет работу, потому что привык на своей военной должности получать около 50 тысяч рублей в месяц. С другой стороны, хотя работа в нынешней Чечне, по его словам, есть, пойти, например, на стройку ему трудно: его специальность — стрелять, а не класть кирпичи.

Летом этого года товарищи Мусы по оружию отправились в Донецк. Здесь в разговоре возникает первая из многочисленных неловкостей: получается, что в Донецк они отправились в качестве волонтеров, без денег и какого бы то ни было обеспечения. Но потом, когда им пришлось туго во время продолжительных боев за донецкий аэропорт, собирать людей для оказания им помощи стало уже командование. В случае Мусы — бывшее.

Товарищ Мусы, Ахмат, моложе него почти вдвое: когда Муса уже служил в чеченской милиции, Ахмату едва исполнилось 14. Он тоже выбрал карьеру военного и, говоря об Украине, обходится без обиняков: «Приказ есть приказ».

Месть за месть

Незадолго до беседы на осетино-ингушской границе мы встречаемся с давним чеченским знакомым, который, как и большинство героев этой истории, настаивает на полном инкогнито. По словам Асланбека, у которого, как и у каждого чеченца, есть родственники и в самой Чечне, и во многих странах, где за последние двадцать лет появилась и окрепла чеченская диаспора, мотивация отправки чеченских «добровольцев» на украинский фронт до предела проста.

«В кадыровских подразделениях (речь идет об отрядах, которые в начале второй чеченской войны сформировались на основе сил безопасности первого руководителя пророссийской чеченской администрации, а позднее президента Чечни Ахмата Кадырова и пополнились за счет массовой амнистии бывших боевиков. — «Профиль») много людей, руки которых в крови не просто по локоть, а скорее по макушку, — рассказывает Асланбек. — Когда руководство приходит и говорит, что вынуждено провести сокращение штата, и часть людей прямо сейчас сдаст оружие и удостоверения, для многих это как смертный приговор: они неизбежно столкнутся с кровной местью прямо за воротами базы. Получается, что единственный выход — уехать. И война на Украине оказывается «окном» для тех, кто в обычном режиме едва ли имел возможность покинуть территорию Чечни, не говоря уж о стране. Многие соглашаются, тем более что чеченское руководство, в отличие от российского военного командования, гарантирует безопасность и благополучие их семей».

«Все это чушь, про кровников, — заочно возражает ему Муса. — Мало-помалу люди здесь начали привыкать к нормальной жизни, первая война 1994 – 1996 года забывается, и вторая тоже: это не может продолжаться до бесконечности». «За кадром» остается миротворческая политика чеченских властей: Рамзан Кадыров запретил кровную месть, пообещав разобраться со всеми семьями, которые попробуют нарушить запрет.

Кредиты и нерастраченная энергия

Сам Муса не имеет отношения к так называемым кадыровцам — формально они входят в структуру МВД и «вообще-то должны оставаться внутри». Но он уверен, что принуждение не играет роли в системе мотивации. «Во-первых, это война, которую ведет Россия, а мы ее часть, и не только на словах. Во-вторых, военные не выбирают, когда и куда им отправляться. В-третьих, для очень многих это действительно единственное и лучшее, что они умеют делать: от этого не так просто отвыкнуть».

Муса отказывается обсуждать, означало ли участие в событиях на Украине прибавку к жалованию, зато вспоминает, что многим мужчинам в Чечне, как и во всей стране, приходится выплачивать разнообразные кредиты. Правда, со слов Мусы, для этого лучше оставаться дома, чем рисковать жизнью на Украине. Как постоянный заработок, война рискованна. Почти как вопрос: «А если бы Киев предложил больше?», который, в общем-то, остается без ясного ответа.

Один из самых опытных российских исследователей Чечни, член научного совета Московского центра Карнеги Алексей Малашенко считает, что возможность заработка — важная, но не основная причина, заставляющая чеченцев отправляться в Донецк и Луганск воевать за ополченцев. Главное — это «нерастраченная энергия»: «Они привыкли воевать». По словам Малашенко, многое связано и с личностью главы Чечни Рамзана Кадырова, который старается проявлять себя как российский патриот. Этим он, разумеется, укрепляет свой политический капитал — Кадыров многие месяцы с огромным отрывом лидирует во всех рейтингах глав регионов Северного Кавказа — и не только. Малашенко полагает, что в деле военной помощи Луганску и Донецку Кадыров даже несколько больший роялист, чем сам король: «Путину, вероятно, было бы проще, если бы чеченцев там не было».

Воевать с людьми легче, чем с танками

Проще, вероятно, было бы и самим чеченцам. Не склонный к многословию Муса достает свой коммуникатор и показывает видеоролики из недавней поездки в Донбасс. Съемки в основном ночные, но они, что называется, полны огня: вот работают «по площадям» несколько «Градов», а вот просто вид с передовой: черное небо, рассеченное трассерами, вспышки отдельных выстрелов. Сквозь сплошной треск и грохот пальбы кто-то кричит: «Аллаху акбар!»

«Плотность огня намного выше, чем в Грузии, и даже чем во время боев за Грозный, — Муса имеет возможность сравнить несколько войн, в которых он участвовал. — В Грозном можно было спрятаться, под Донецком прятаться часто негде. В Грузии мы воевали с людьми — и это, в общем, проще, чем воевать с танками. Когда на тебя прет танк, ты мало что можешь сделать, даже если ты вооружен».

Подразделения без командования

Срок пребывания в зоне боевых действий обычно около месяца, говорит Ахмат: «Так же, как во время нашей работы в Дагестане или Чечне». Едут по земле — передислоцироваться с помощью транспортной авиации неудобно на войне, которой официально никто не ведет. Оружие получают на месте — как ни сложно представить себе роту чеченского спецназа без автоматов, пистолетов, пулеметов, гранат и всего остального, что стреляет и взрывается, пересекать границу приходится, судя по всему, налегке.

Некоторые готовы продлить командировку. Другие, напротив, склонны уехать раньше — но это означает расторжение контракта: уезжаешь с офицерской должности, а возвращаешься просто безработным. Часть чеченских бойцов принимают такое решение.

— Вас не смущает, что это война, которая ведется как бы под столом, хотя страна могла бы вами гордиться?

— Чем именно гордиться?

— Хотя бы тем, что у нее есть такие боеспособные подразделения.

— Подразделения-то есть, а вот с командованием большие проблемы. Многие предпочитают разорвать контракт, потому что большего бардака, чем там, не было ни здесь, ни в Грузии.

Впрочем, рассказы о «бардаке» принципиально мало отличаются от того, что происходило в Чечне и во время других локальных конфликтов. То комбат бросит окруженную пехоту («Нет, нет, не нас, если бы он нас бросил, далеко бы не ушел»), то на посту, где четыре часа назад стояли донецкие ополченцы, окажутся украинские танки — и расстреляют в упор колонну, уверенно двигавшуюся по дороге без охранения, в полной уверенности, что впереди — свои. «Так накрыло сразу нескольких чеченцев из бывшего батальона «Запад», — рассказывает Муса («Запад» — одно из чеченских формирований российского Министерства обороны, формально прекратившее существовать вскоре после войны в Грузии. — «Профиль») — Погибли сразу несколько человек».

К потерям здесь привыкли

О потерях говорят еще менее охотно, чем обо всем остальном. Ахмат, например, потерял под Донецком двоюродного брата. Общее число потерь Северного Кавказа на Украине на конец сентября измеряется несколькими десятками человек. Гробы приходят и в Чечню, и в Дагестан, и в Северную Осетию. В ответ на вопрос о том, как воспринимают люди в селах извещения о смерти, а затем преждевременные похороны, Муса пожимает плечами: «Здесь к этому привыкли».

В Дагестане, где говорить привыкли более свободно, чем в соседней Чечне, не разделяют эйфорию, охватившую большую часть страны в связи с событиями на Юго-Востоке Украины, и считают чужой войну, на которой погибают мусульмане. Несколько недель назад в прессе возникла «утка» о 400 погибших на Украине дагестанцах, тела якобы были доставлены в родные села, и вызвали в республике, привыкшей к потрясениям, состояние шока. Число погибших не подтвердилось — быстро выяснилось, что это был один из залпов информационной войны. Причем тщательно наведенный: Дагестан сейчас самый проблематичный регион Северного Кавказа, и там действительно есть люди, которых возмущает гибель их соотечественников на фронтах украинского конфликта.

Тем не менее, местные журналисты ведут тщательный учет всех погибших, и их уже как минимум около дюжины — это военные, и главным образом, из Буйнакска, где дислоцирована бригада Минобороны.

Получить труп не так страшно, как его не получить

Малик, молодой парень из Буйнакска, не служил в российской армии и не скрывает своих симпатий к салафитам. «Мне, конечно, жаль дагестанцев, которые бесславно погибают на совершенно ненужной им войне, — говорит Малик. — Если учесть, что многие дагестанские мужчины добровольно уехали на войну против Асада в Сирию, и добавить жертв внутренней войны, все это вместе можно рассматривать как удар по дагестанской демографии».

Малику достоверно известно о нескольких случаях гибели дагестанских военных на Украине, но он полагает, что информация не полная — из рассказов вернувшихся известно, например, что на одном из участков фронта под Донецком дагестанцы попали под огонь украинского «Града», и очевидно, что жертв там было много. Но самое страшное для семей, по словам Малика, не тело мертвого сына, отца или брата, а как раз отсутствие тела: «Одна семья в Османюрте получила извещение о смерти, а тела так и не дождалась. Если что-то и может заставить людей возмутиться, то, скорее всего, как раз такие случаи».

Нет войны — нет и погибших

Дагестанские власти, как и власти соседних республик, не раз заявляли о наличии добровольческого движения. Но въедливые дагестанские журналисты пока знают только о военнослужащих из республики, сражающихся на Украине. Судя по анонимным интервью с контрактниками, «добровольность» сводится к тому, что отказывающихся от поездки в Донецк прямо во время общего построения уличают в трусости и чуть ли не измене: для дагестанской этики это гораздо более болезненно, чем для русской.

При этом если в Чечне есть хотя бы Рамзан Кадыров, который, как признают даже многие его оппоненты, помогает людям и не оставляет их семьи в беде, то в Дагестане семьям погибших ждать фактически нечего. «Вопрос о компенсациях можно ставить только при условии, что будет изменен юридический статус участников конфликта из России, — говорит дагестанский адвокат и правозащитник Расул Кадиев. — Это невозможно, поскольку это означает признание участия в событиях российских военных».

Помощь семьям, по-видимому, в конце концов, оказывается, но негласно, словно исподтишка. Сейчас россияне на донецких фронтах имеют, по сути, статус участников незаконных вооруженных формирований — это закреплено и в Минских соглашениях, подписанных российской стороной, которая обязалась содействовать выводу НВФ с территории Украины. Расул Кадиев напоминает, что с мая в России действует поправка к Уголовному кодексу, предусматривающая наказание за участие в незаконных вооруженных формированиях на территории другого государства. Поправка была принята для того, чтобы правоохранители имели инструмент преследования российских мусульман, принимающих участие в «джихаде» на Ближнем Востоке на случай их возвращения домой. Но строго юридически действие закона распространяется и на «добровольных помощников» ДНР и ЛНР, и на российских должностных лиц, которые публично одобряют добровольцев.

Пропал Доберман

«Мне неизвестно о дагестанцах, которые воевали бы на стороне Киева, — говорит Малик из Буйнакска. — Хотя судя по вопросам, которые задают в ФСБ, они ждут, что там могут появиться дагестанцы, уехавшие на войну в Сирию».

«Мы не знаем, кто там, на той стороне, — комментирует чеченец Ахмат. С учетом опыта всех без исключения вооруженных конфликтов в бывшем СССР, можно предположить, что он немного лукавит: «Это война, у нас нет возможности общаться с теми, кто в нас стреляет». По некоторым данным, некоторые чеченцы уже столкнулись с угрозами «с той стороны». Обратное наверняка тоже верно.

«На той стороне», тем временем, публично «засвечен» как минимум один из участников обеих чеченских войн на стороне сепаратистов, бывший бригадный генерал вооруженных сил Ичкерии Иса Мунаев. Мунаев еще в марте 2014 года объявил о создании добровольческого соединения выходцев с Кавказа, готовых сражаться на украинской стороне. «Россия в двух войнах убила 300 тысяч чеченцев — это значит, что она триста тысяч раз убила меня», — сказал Мунаев в одном из интервью.

Исе Мунаеву 49 лет, в марте 2000 года российские военные сообщили о его смерти в ходе боев в Старопромысловском районе Грозного, но интернет легко позволяет проследить, что военная карьера бригадного генерала на стороне сепаратистов продолжалась как минимум до 2001 года, после чего он уехал в Западную Европу. 30 августа Мунаев опубликовал обращение от имени «международного миротворческого батальона имени Джохара Дудаева», в котором заявил, что «все свободолюбивые жители народов Кавказа» на стороне Украины «в ее борьбе с российской агрессией».

Наши собеседники из Чечни уклоняются от комментариев на эту тему. Для Ахмата люди поколения Мунаева — вообще уже история, которую он, по крайней мере, на словах, предпочел бы считать сданной в архив: «Да, была война между двумя народами, потому что два упертых чабана пасли наши два стада (имеются в виду, вероятно, первый президент России Борис Ельцин и президент фактически независимой Ичкерии Джохар Дудаев. — «Профиль»). Но теперь-то, когда их нет, неужели наши народы не найдут путь к примирению?»

С кем точно не будет примирения, так это с человеком по прозвищу Доберман — бывшим грузинским полицейским, записавшимся в украинскую Нацгвардию и прославившимся на всю Чечню видеороликом, в котором он по-русски орет на связанных пленных, предположительно, северокавказцев. В телефоне Мусы есть этот ролик. Затем, в логической последовательности, он показывает серию роликов, в которых чеченцы допрашивают пленных украинцев: «Где Доберман? Не знаешь? Х..и ты мне врешь, сука?». В итоге следует еще один ролик с самим Доберманом, который извиняется и пытается объяснить, что его неправильно поняли: он не хотел оскорбить весь чеченский народ, а только вероотступников, которые по заданию Кадырова едут воевать на Украину. Для Мусы и Ахмата это, разумеется, никакое не извинение — скорее, наоборот.

Ни у кого, кроме чеченцев, нет опыта войны с русскими

Осетинский доброволец Ирон, который никогда не служил в российской армии и горд тем, что он и его соотечественники приняли активное участие в создании первых донецких интербригад, говорит, что «на той стороне точно есть северокавказцы — из Чечни, Дагестана, из Кабарды. Их, возможно, несколько сотен, и это, главным образом, ваххабиты».

Эксперты более сдержаны в оценках. «Это очень опасная тема для Украины, — говорит Алексей Малашенко. — Ваххабиты среди участников АТО стали бы таким козырем для российской пропаганды, что лучше не придумаешь. Не думаю, что религиозный фактор играет существенную роль. Чеченские полевые командиры, о которых известно на той стороне, в основном старшего поколения, из тех, кто когда-то воевал именно за независимость. Пока здесь вообще больше шумихи — напомню, в Ичкерии бригадными и дивизионными генералами вообще были чуть ли не все в звании выше сержантского».

Наш московский собеседник Асланбек согласен, что пиар играет немаловажную роль, но, тем не менее, напоминает, что помощь чеченских советников использовалась «с той стороны» во время событий в Грузии. И, видимо, используется сейчас на Украине: «Никакие американцы и европейцы не имеют непосредственного прямого опыта войны с русскими в таком объеме, в каком он есть у чеченцев».

Речь при этом идет в основном о тех, кто эмигрировал в Западную Европу. На Украине есть обширная чеченская диаспора, но она старается отмежеваться от обеих сторон вооруженного конфликта. Весной чеченский сегмент украинского мусульманского сообщества был задействован в эпизоде с освобождением задержанных российских журналистов Марата Сайченко и Олега Сидякина, а также в посреднической миссии между новыми властями и крымскими татарами. При этом чеченская диаспора на Украине официально поддерживает территориальную целостность страны.

Перемирие придумано, чтобы восстановить силы

«Что дальше делать с Украиной? Не знаю, но не отдавать же американцам?» — Ахмат пытается приподняться над близким профессиональному солдату тактическим видением ситуации. Снова возникает неловкость: не отдавать американцам — значит, оставить себе, а этому украинцы сопротивляются так, что даже чеченцы несут потери. Воспоминание же о том, как сопротивлялась сама Чечня, остается «фигурой умолчания».

Единственное, что способно тронуть Мусу и Ахмата — это положение гражданского населения: «Мы дома прошли через это. Никто лучше нас не знает, что такое война, обстрелы, бомбежки, нехватка пищи, отсутствие воды», — говорит Муса. Ахмат вспоминает, как раздавали местным жителям свои сухие пайки. «Мы, конечно, надеемся, что все кончится миром. Хотя в перемирие я, например, не верю, — добавляет Ахмат. — Это, мне кажется, придумано, чтобы восстановить силы».

Товарищи по оружию

26-летний осетин Ирон гораздо общительнее наших чеченских собеседников — возможно, это объясняется тем, что у него ни в каком смысле нет военного бэкграунда: он не служил в армии, а во времена осетино-ингушского конфликта и войны за независимость Южной Осетии, которые для многих все еще остаются новейшей историей, ему было всего четыре года. Тем не менее, он счастлив, что он и еще 67 осетин из Владикавказа и Цхинвала принимают активное участие в судьбе Новороссии: «Мы аланы, и мы гордимся, что Россия и президент Путин с нашей помощью делают такое важное дело».

Ирон и его друзья — добровольцы, что называется, в чистом виде: они сами поехали в Донецк, сами приняли участие в подготовке референдумов в ЛНР и ДНР, сами участвовали в боевых действиях и создании интербригад. Часть осетинских волонтеров составила костяк «новорожденной» донецкой прокуратуры, другая часть занята активным сбором гуманитарной помощи.

«Мы там бываем и своими глазами видим, что там действительно необходимо, в отличие от тех, кто собирает гуманитарные конвои из белых КАМАЗов, — говорит Ирон. — Еда там, в общем, есть, генераторы нужны главным образом в Луганской области. Чего конкретно не хватает — так это лекарств и вообще всего, что связано с медициной и гигиеной: например, памперсов. Если можете, донесите это до всех, кто хочет помогать, это действительно важно». По словам Ирона, в Северной Осетии и простые люди, и предприниматели охотно помогают Новороссии: «Возможно, дело в том, что мы тоже православные, для нас это точно не чужая война».

Ирон признает, что люди с Северного Кавказа есть по обе стороны баррикад. Он не склонен идеализировать соотечественников — ему известны, например, случаи мародерства, которые он, разумеется, не одобряет. Но, пожалуй, единственное, что его по-настоящему удивляет — это то, что из 6,5 миллионов жителей Донбасса «только 5 тысяч человек встали рядом с нами как настоящие мужчины. В ополчении половина — граждане России, я точно говорю».

Для Ирона, как и для необщительных Мусы с Ахматом, фактор огромной важности — то, что война на Украине дает Северному Кавказу вырваться из своеобразного гетто. Лучше всего суть удается выразить Ирону: «В Донецке мы впервые за долгое время не какие-то непонятные кавказцы, а дорогие кавказские братья, товарищи по оружию. Мы участвуем в деле, которое делает вся страна, это дорогого стоит».

Наша земля

Российские эксперты по межнациональным отношениям почти в один голос замечают, что Украина как минимум вывела Северный Кавказ из фокуса критического общественного внимания. Есть проблема поважнее распределения бюджетных ресурсов в пользу кавказских регионов, а кавказская лезгинка на полуразрушенных улицах Донбасса — это нечто совсем иное, чем вызывающая раздражение москвичей лезгинка на Манежной площади. То, что год назад воспринималось как символ чужого наступления, теперь выглядит как знак победного наступления своих.

Правда, Алексей Малашенко предостерегает от избыточной эйфории по поводу национального сплочения. С его точки зрения, это, скорее всего, довольно локальная и временная история, с которой даже государственная пропаганда толком не знает, что делать. Ведь даже эйфория по поводу нового братства по оружию, которая наполняет владикавказца Ирона, остается, в общем-то, табуированной темой, коль скоро для России конфликт на Украине не является войной, которую она вела бы официально.

На прощание Муса и Ахмат показывают еще один ролик, не про войну. Он сделан махачкалинскими КВНщиками из команды «Горцы от ума»: четверо российских скинхедов по ошибке заезжают в аварский аул и по инерции начинают кричать про Россию для русских. Пока они выступают, навстречу им выходят мрачные типы, облик которых говорит о безграничной кавказской самоиронии. В финале, после многозначительного разрыва в записи, когда «туристы» уже «перекованы» в духе дружбы народов, один из горцев протягивает мотыгу самому крикливому из гостей: «Ты орал «наша земля, наша земля?» Вот там, за горой, есть 40 гектар».

Все заразительно смеются, хотя юмор ролика, мягко говоря, многослойный. Мы прощаемся, Муса и Ахмат садятся в свою «приору». На ней чеченские номера, с которыми по-прежнему лучше лишний раз не выезжать за пределы границы Ингушетии с Северной Осетией. Административной линии, пролегающей по «нашей земле».

Источник: Профиль