Я тогда написал: «Бабуля, а чей Крым? А за Путина голосовала? Внук воюет в Новороссии? Задавайте такие вопросы сначала, прежде, чем помогать. Ну да, я все понимаю, они могут быть в старческом маразме... Но всеобщее избирательное право — штука такая, сами понимаете... Ответственности требует.»

Почему я готов ответить за свои слова?

Потому что 70 лет советской власти поддерживались многими из них, и эти 70 лет советской власти уничтожили часть моей семьи, а ее остатки закатали в асфальт. Включая меня, до эмиграции.

Потому что те люди, которые зверски убивали Михоэлса, дожили до глубокой старости, и тоже были глубокими стариками и старушками (в отличие от Михоэлса).

Потому что те люди, которые зверски убили Немцова, доживут до глубокой старости, и тоже будут глубокими стариками и старушками (в отличие от Немцова).

Потому что «Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?» (Сергей Довлатов).

Потому что в России — всеобщее избирательное право. Им пользуются не только самые порядочные и достойные старики и старушки разных возрастов. Не только условные Лии Ахеджаковы и Олеги Басилашвили. Им пользуются еще и наследники стукачей и палачей, а также сами стукачи и палачи, которые стреляли в наших отцов и дедов. Это они поддерживали 70 лет ГУЛАГа в нашей стране. Они голосовали за Зюганова в 1996. Они до сих пор кладут цветы на могилу Сталина и ждут его возвращения. Они голосуют за Путина, они поддерживают аннексию Крыма, они поддерживают «войну с украинскими фашистами на их территории». Они поддерживают всю ту грязь, которую вылили на Немцова в рашистских СМИ уже после его гибели. Если бы им дали волю и полную безнаказанность, некоторые из них стреляли бы в вас из огнестрельного оружия даже сегодня.

В один из жарких летних дней 1997 года я катался на велосипеде в московском парковом массиве «Коломенское». Тогда у меня был очень дорогой горный велосипед, коих тогда в Москве были считанные единицы. Он был черного цвета. В этом парке одна жутко агрессивная старушенция замахнулась на меня своей клюкой, плюнула в мою сторону, обозвала меня «черным буйволом» и начала выкрикивать антисемитские оскорбления. Я до сих пор не пойму, как и почему она подумала, что антисемитские оскорбления могут меня оскорбить. Была ли она сумасшедшей, выжившей из ума, в старческом маразме? Возможно, да. Должен ли я был наполнить ее тележку в супермаркете за свой счет? Возможно, нет.

У меня есть одна 75-летняя знакомая в Санкт-Петербурге. У нее тяжелая судьба — почти что грудным ребенком она оказалась на оккупированной территории и фашисты (на этот раз настоящие) увезли ее в Германию — в детский концентрационный лагерь. Там всю войну над ней ставили медицинские опыты. При освобождении этого лагеря, в западной зоне оккупации, западные союзники поняли, что девочка не может ходить: от медицинских опытов и издевательств у нее был паралич всей нижней части тела. По адаптационной квоте ее забрали в Финляндию, для удочерения в финской семье. В этой финской семье было уже несколько детей, и они взяли одну парализованную русскую девочку, из концентрационного лагеря. У нее появились братья, сестры, и — самое главное — папа и мама. А также бабушка. Бабушка выходила ее за один год, девочка начала ходить и полностью поправилась. Пошла в финскую школу. Счастливый конец истории?

Нет. Во второй половине 40-х в Финляндию ворвались отряды СМЕРШа — отборных частей НКВД — для депортации «советских» детей из Финляндии в СССР. Когда к этому финскому дому подъехал грузовик и легковые машины СМЕРШа, с вооруженными до зубов НКВДшниками, финская семья поняла, что сейчас произойдет. Были истерики финнов — папы и мамы, сестер и братьев, бабушки — а также самой удочеренной русской девочки, и этот ужас легко вообразить. НКВДшники вырвали ее из семьи, под дулами автоматов, и увезли. Росла эта девочка с той поры в спецприемнике НКВД, т.е. в детдоме, в СССР.

Познакомившись с этой пожилой женщиной в Санкт-Петербурге лет десять назад, я был поражен ее судьбой. Я стремился делать все, что только мог и когда мог, чтобы сделать ей что-то приятное. На ее день рождения я возил ее на берег Ладожского озера, погулять по пляжу — кто еще это сделает для нее? Она стала моим частым партнером по грибам — я брал ее в мои автомобильные поездки загород за грибами. На 70-летие снятия блокады Ленинграда я пригласил ее в Концертный Зал Мариинского театра, на симфонический концерт оркестра Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева, на котором исполнялась Седьмая (Ленинградская) симфония Шостаковича. Дорогущий билет (купить который не мог позволить себе сам ни один живущий ныне блокадник) я купил с радостью, понимая, как важно мне сводить эту старушку на этот концерт. Не для себя важно, конечно, а для нее.

Наступил Крым. Наступил восток Украины. Наступили геббельсовские СМИ, пропаганда, средневековье, мракобесие.

Моя блокадница-старушка, жизнь которой была поломана НКВД, произвела впечатление тела, в которое вселился дьявол. Налитые кровью глаза, крик, направленный против меня, представителя пятой колонны, нацпредателя, защищающего «фашистов на нашей земле, на Украине, которых мы прогнали оттуда 70 лет назад». Когда я начал скромно возражать, что она говорит телевизионными штампами, глаза налились кровью еще больше: она вообще не смотрит телевизор! — продолжала она кричать на меня. И да, Путин — это наш президент, слава богу, что он пришел спасти Россию, и дай бог ему здоровья, чтобы он правил вечно! Всегда буду голосовать за него, пока живу, чтобы он не допустил фашистов на нашу землю!

Где эта пожилая женщина, с которой я гулял по пляжу Ладожского озера в день ее рождения? Где мой грибной партнер? Где блокадница, которую я пригласил на Ленинградскую симфонию Шостаковича? Где та девочка, которую похитили боевики СМЕРШа, духовные наставники КГБшника Путина? Где тот человек, судьба которого была поломана НКВД и СССР? Где та пенсионерка, которая могла бы быть финской пенсионеркой, но не стала ею, из-за преступлений Сталина?

Наполнить ее тележку в супермаркете за мой счет, говорите? Это будет для меня теперь дилеммой. Поехать с ней на берег Ладожского озера в ее день рождения? Пойти вместе за грибами? Пригласить на концерт? Поздравить с очередной годовщиной снятия блокады Ленинграда?

Я не знаю. Я не знаю, как я смогу. И я не знаю, как отделить одних от других. Не знаю. В жизни много всяких проблем, и иметь еще вот такую моральную дилемму — это уже выше моих сил.

Может быть, лучше поддерживать детские дома? Как минимум, дети — они невинны. Да, я хотел бы поддерживать и стариков со старушками. Но путинско-геббельсовская пропаганда рубанула по обществу таким подлым и кровавым топором, что старики и старушки, в моей голове, теперь находятся на совести Путина и Геббельса. Кроме тех, которых я лично знаю, и у которых и история их жизни, и голова — понятны мне.

Простите, я знаю, что это жестоко. Но история моей семьи не позволяет мне наполнять тележки продуктами тем людям, которые арестовывали моего деда.