Анатомия украинского алармизма

Для современных социологов и социальных философов общественное доверие прежде всего ассоциируется с «социальным капиталом» — показателем, который измеряет склонность членов общества или общественной группы доверять друг другу.

Чем выше уровень взаимного доверия, тем легче и эффективнее дается сотрудничество, тем меньше ресурсов тратится на средства контроля и принуждения к выполнению взаимных обязательств, — а следовательно, тем богаче, при прочих равных, оказывается общество в целом.

Но не менее важным для эффективного развития общества есть и указатель уровня доверия граждан к властным институтам.

Когда этот показатель падает ниже критической отметки, даже экономически или политически адекватные действия власти начинают «пробуксовывать», не имея необходимой общественной поддержки. Развитие общества тормозится, или переходит в общественный регресс.

Сегодня Украина переживает очередной, и довольно острый, кризис доверия граждан к власти.

Одна из очевидных причин — это нехватка налаженных средств общественной коммуникации, умноженная на аморфность украинского гражданского общества.

Но есть еще по крайней мере две не менее важные причины. Недоверие к власти часто базируется на ряде сомнительных мировоззренческих установок, которые лишь частично осознаются и не подвергаются критическому анализу их носителями.

Зато — и это вторая причина — упомянутые наставления, очевидно, очень хорошо знают российские специалисты информационных войн, которые весьма умело используют слабости и застарелые болезни украинского общественного сознания.

Попробуем определить несколько типичных установок, которые предопределяют априорное и абсолютное недоверие части украинцев к украинской власти, указать на историко-культурное происхождении этих установок, а также предложить соображения, которые могут нейтрализовать, или по крайней мере смягчить разрушительное влияние этих установок на современную политическую ситуацию в Украине.

1. «Торгаш не может быть патриотом»

Этот тезис очевидным образом происходит от советской идеологемы «империалистической буржуазии», которая, по определению, не руководствуется никакими иными соображениями, кроме увеличения собственных прибылей.

Именно поэтому, если, скажем, президент Украины до сих пор причастен к владению «липецкой фабрикой» — нет никаких сомнений, что прибыль от нее ему дороже судьбы Украины.

Не обсуждая здесь личность действующего президента, отметим, что эта общая логика ошибочна по крайней мере по двум причинам.

Во-первых, «буржуазии» совсем не чужд патриотизм, что уже проявлялось тысячи раз при различных исторических обстоятельствах. Одним из многочисленных примеров этого является широкая дискуссия на тему «капитализм и патриотизм» в современном американском обществе, где существует даже устоявшийся термин «патриотический капитализм», patriotic capitalism.

Во-вторых, современный мир все больше переходит от военных к экономическим средствам решения конфликтов И хотя это пока что не может сработать, как например ситуация с ИГИЛ, во многих других ситуациях — в частности и в стремлении мира обуздать российскую агрессию — именно экономическое давление выглядит основным стратегическим средством воздействия.

Для успешного участия нашего государства в этой, говоря прямо, экономической войне цивилизованного мира против России, во главе нашего государства больше всего нужен именно «торгаш», привыкший разбираться в экономике и управлять бизнесом, а не «воин», который хорошо разбирается только на управлении военными отрядами.

Российскую агрессию невозможно остановить без армии. Но ее также невозможно остановить, имея в своем распоряжении только армию.

2. «Не надо прогибаться перед Западной Европой; прислушиваясь к интересам Германии и Франции, мы тем самым предаем собственные интересы»

В конечном счете, этот тезис предопределяют две мировоззренческие установки.

Во-первых, это устаревший и неосуществимый в современном мире идеал государственной независимости, какой ее представляли себе от середины XVII века, в русле так называемой «Вестфальской системы».

Во-вторых, это представление о мировой политике как хищные «джунглях», в которых верх всегда берет «право сильного», и каждая сторона отстаивает исключительно собственные эгоистические интересы, как можно меньше считаясь с интересами других.

Если это так, и если Украина, в идеале, должна быть столь же независимой от остального мира, насколько таким в свое время пытался быть СССР, и то напрасно, — тогда, действительно, нынешний союз Украины с Западом выглядит как «новое закрепощение» нашего государства, в угоду теперь уже другой «империи».

Соответственно, этот союз «разрушает желанную украинскую независимость, за которую воевали наши отцы, деды и прадеды».

Этот ход рассуждения — неверен. Прежде всего потому, что современный мир все больше базируется не на «сосуществовании абсолютных независимостей», а на конструктивной взаимозависимости государств, которая и приносит им взаимную пользу, и также исключает военные конфликты между ними.

Фрэнсис Фукуяма был прав, когда утверждал, что в объединенной Европе фактически образовано локальная зона Кантового «вечного мира»: ведь сегодня уже совершенно исключены вооруженные конфликты, скажем, между Францией и Испанией, или Германией и Польшей.

Основу же этого «вечного мира» заложили в свое время Роберт Шуман и Конрад Аденауэр, решив спор между послевоенными Францией и Германией вокруг Рура и Саара путем создания «Европейского сообщества угля и стали» (которое стала прообразом и фактическим зародышем ЕС).

Экономическую взаимозависимость естественно дополняет и система коллективной безопасности.

На самом деле ни одна современная европейская страна не способна самостоятельно ответить на все имеющиеся силовые вызовы, особенно военные, особенно если вызов бросает такое — пока еще — мощное государство, как Россия. Соответственно, мечта о том, что Украина в прогнозируемом будущем достигнет такой военной и экономической мощи, что сможет позволить себе не опираться на поддержку более мощных, чем она, мировых игроков, или вести с ними разговор «с позиции силы», просто оторвана от реальности.

Идеал «абсолютной независимости», который лелеяли некоторые теоретики и практики украинского национализма в первой половине 20 века, в сегодняшнем мире неосуществим еще больше, чем он был при их жизни. Попытка же его практической реализации была бы для нашего государства просто самоубийственной.

Что же до мировой политики как «джунглей», где безраздельно господствует «право сильного», — стоит отметить, что именно так ее пытается видеть Путин. А тезис «в лучшем случае, вы поменяли одно закрепощение на другое» постоянно, со времен Майдана, встречается в рассуждениях российских и украинских «антимайдановцев», с присущим им антиамериканизмом.

На самом же деле современная Западная Европа является мировым лидером интеграционных процессов нового типа: когда в добровольном объединении государств для взаимной выгоды каждая из них по собственной воле поступается частью своей независимости и своих эгоистических интересов, чтобы взамен получить больше благодаря участию в этом объединении.

Этот мир явлется не неоимперским, а постимперским, и именно в этом заключается принципиальная разница между «дружбой с Европой» и «подневольным союзом с Россией».

Скажем проще: с современной Германией или Францией Украина, не без сложностей, но может найти гармонию национальных интересов, в которой все стороны уступят чем-то, чтобы вместе получить несколько больше. Собственно, именно на этом принципе и строится Европейский Союз как таковой.

С современной же Россией такое невозможно.

3. «А у меня лично вы спросили?»

Эта претензия к власти базируется на упрощенных представлениях о демократии и, если шире, механизмах действия современной политики.

Да, демократическая власть должна слышать мнение своих граждан. Но из этого никак не вытекает, что она может — и должна — по каждому важному вопросу выслушать каждого гражданина в отдельности и лично. В конце концов, для выражения как согласия, так и несогласия с действиями власти существуют выборы. А в период между выборами — различные формы коллективного выражения своей позиции через институты гражданского общества: общественные организации, петиции, и прочее.

Все это у нас пока работает слабо — но лучших форм мир пока не придумал. Поэтому нам придется осваивать и делать работоспособными именно эти. Власть будет прислушиваться к гражданскому обществу тем больше, чем авторитетнее и весомее оно будет заявлять о себе.

Что же до механизмов действия современной политики, этот вопрос стоит разобрать на примере все тех же Минских соглашений — где лидеры четырех стран одобрили «план действий», который в частности предусматривал внесение определенных изменений в Конституцию Украины.

Как себе представляют ситуацию те, кто возмущенно говорит «А у меня лично вы спросили?» именно по этому конкретному поводу? Неужели президент Украины должен был сказать президенту Франции и канцлеру Германии: «Извините, господа, но я такие вопросы сам не решаю; вы здесь месяц-два подождите, а я пока дома проведу по этому поводу референдум»?

Страшно даже представить, насколько больше жизней, в случае создания такого правового вакуума, забрали бы дальнейшие боевые действия на донбасском фронте...

Спрашивать же на референдуме о уже достигнутых договоренностях «задним числом» означало бы пошатнуть не только сами Минские договоренности, но и ту западную поддержку, которая предоставлялась и предоставляется нам при условии выполнения этих договоренностей Украиной.

Нечего и говорить, что при этих конкретных, на самом деле довольно трудных политических обстоятельствах требование безграничной «прямой демократии», с непосредственным участием каждого гражданина в принятии неотложных политических решений, превращается в манипуляцию — для тех, кто понимает ее практические последствия, и разрушительную силу — в лице тех, кто этих последствий не понимает.

4. «Где справедливость?»

Конечно, государство должно стремиться к справедливости.

Но ни одно государство в мире не может осилить обеспечения совершенной справедливости для всех своих граждан и незамедлительно. На пути к этому стоят и экономические ограничения и несовершенство правовой системы, и те политические компромиссы, без которых функционирование государства также невозможно.

В конце концов, ни одна власть не может позволить себе роскошь иметь слишком много политических противников одновременно!

Не учитывая этого, можно любой отдельный факт несправедливости превратить в роковой приговор для государства в целом: «Зачем нужна эта власть, если коррупционер Х (или олигарх Y) до сих пор не сидит?», «Какая же это украинская власть, если местный политик N вновь избирается в мэры?» — и такое прочее.

В качестве «лекарства» от этого нереалистичного радикализма, можно предложить оценивать ситуацию в динамике: есть ли она сегодня более или менее несправедливой, чем ситуация годичной или двухлетней давности?

Если же тенденция в целом положительная, но не удовлетворяют темпы улучшения — то перед тем, как вынести приговор, стоит подумать, какие именно ограничения (экономические, правовые, политические) не разрешили ситуации меняться быстрее.

Как следствие, предмет возмущения можно будет конкретизировать и локализовать, вместо огульно винить во всем «власть» в целом.

5. «Между абсолютным добром и абсолютным злом».

Требование обеспечить максимальную справедливость «всем и сразу» является лишь одним из проявлений более общей мировоззренческой установки, которую можно назвать «черно-белой», или «манихейской» картиной мира.

В этой картине нет полутонов и оттенков; каждое явление расценивается либо как абсолютно хорошо или абсолютно плохо.

Исторически такое «черно-белое» мировоззрение действительно присуще восточнославянской духовной традиции, где для правителя, например, существовали только две оценки: или он был воплощением самого божественного блага, или, наоборот, воплощением самого сатанинского зла. Иногда тот самый правитель проходил в глазах народных масс своеобразную инверсию: сначала его считали божьим ставленником, а потом сатанинским — в частности, так было с Иваном Грозным и Петром Первым. В Украине, уже в наше время, такую же идеологическую модель — «абсолютное добро против абсолютного зла», — пыталась, сперва небезуспешно эксплуатировать Юлия Тимошенко.

О недостатках этой мировоззренческой модели можно было бы сказать много.

Но главное, наверное, то, что это мировоззрение исключает любой прогресс — то есть, постепенное общественное развитие от относительно худшего состояния к относительно лучшему.

В рамках «черно-белого» мировоззрения улучшение возможно лишь как мгновенный скачок из «мира зла» в «мир добра», без каких-либо дальнейших усовершенствований. Кроме того, носитель такого мировоззрения обрекает себя на пожизненное обитание «в государстве вне государства».

Действительно: поскольку государство не является воплощением абсолютного добра, она является воплощением абсолютного зла — а других возможностей это мировоззрение не предусматривает. Итак, нужно совершить «еще одну, последнюю» революцию, чтобы полностью уничтожить «злое» государство и установить вместо него «хорошее» («справедливое», «патриотическое» и тому подобное); впрочем, реальное государство не может быть воплощением идеального добра просто по определению. Следовательно, и новое государство — какими бы ни были его вожди — быстро оказывается «ничем не лучше предыдущего» (некоторые наши сограждане искренне говорят так про сегодняшнюю Украину по сравнению с Украиной времен Януковича). Следовательно, нужна «еще одна, последняя» революция — и ...

И проблема заходит в порочный круг. А носитель такого сознания, по отношению к государству, остается в роли ее постоянного и неконструктивному оппонента.

* * *

Этот список разрушительных мировоззренческих установок и их распространенных симптомов — не является ни исчерпывающим, ни системным. Просто показалось, что именно эти наставления в наших общественных дискуссиях встречаются чаще всего, а их деструктивное влияние является наибольшим.

Если не хотим загнать себя, по примеру России, в очередное историческое «замкнутый круг» — в России это круг имперской государственности, а у нас, наоборот, круг анархической безгосударственности — с этими наставлениями надо что-то делать.

Минимум следует вытащить их в «светлое поле сознания» и искренне рассудить, насколько справедливыми являются они сами, а соответственно, и сделанные на их основе суждения и выводы.

Надо по крайней мере попробовать.

Алексей Панич — доктор философских наук, ведущий научный сотрудник НПО «Дух и Литера», специально для УП